В 6.00 утра – подъем и прикрепление койки к стене камеры, зарядка, гигиена, уборка. На завтрак (обед, ужин) – неизменно одно и то же… На малых квадратах, где существуют двое, трое или четверо осужденных [В местах пожизненного заключения обычно содержат по два-три-четыре осужденных. В одиночных камерах находятся в особых случаях, которые здесь не обсуждаются.]. При большой скученности человек начинает страдать физически и психологически. Скученность порождает состояние тревоги, напряженности и агрессии, которые осужденный обязан контролировать. Негативные состояния заключенные в камеру вынуждены подавлять, фрустрация накапливается, депривация усиливается.
Умение полноценно жить в заданных условиях – редкий талант интеллектуально, духовно и социально одаренного человека. Конечно, человек способен уходить из тесных рамок малого пространства тюремной камеры, мысленно обращаясь к контакту со своими близкими, которые живут в до боли дорогом доме. Заключенные, имевшие дом и семью, тоскуют по своему дому, по своим близким. Да и раскаяние нередко приходит именно через связи с домом.
Находясь в заключении в отчужденном от него малом пространстве, человек начинает остро чувствовать и понимать, что именно в своем доме он мог свободно реализовывать себя как Хозяина самого себя.
Изолированность в местах лишения свободы делает человека бездомным, обездоленным. Бездомность в свою очередь лишает человека возможности развертывать свое бытие до полноты существования, ведет к примитивизации бытия как в социальном пространстве, так и во внутреннем, духовном мире. В своем доме человек может обособиться от других и тем самым упрочить себя как личность. В то же время он может свободно идентифицироваться с членами своей семьи или со своими друзьями – ведь стены своего дома физически берегут его и придают психологическое ощущение защищенности.
…Выходя из камеры, они встают у стены, широко расставив ноги, стопы на расстоянии полуметра от стены, а руки подняты вверх и в стороны, ладони уперты в стену, голова опущена – поза, лишающая потенциальной возможности осмотреться на месте для принятия едва ли возможного стратегического действия. Все справедливо – осужденный уже показал, что он может быть чрезвычайно опасен…
Человечество веками вырабатывало удивительный по силе воздействия диапазон экспрессивного потенциала речи: от эмоционального выражения высших чувств любви, трепетной нежности и восхищения до эмоционального выражения презрения, брезгливости, пренебрежения, вообще – отчуждения. В условиях работы с особо опасными преступниками предписаны специально отработанные формы общения: конкретные, повторяющиеся изо дня в день вопросы, команды. Вербализация ограниченного числа стереотипных фраз сопровождается выраженной экспрессией эмоциональной отчужденности. Уставные формы общения – заслуженное, но едва выносимое наказание.
Конечно, психика человека обладает удивительной способностью к приспособлению. Но…
Раньше эти мужчины жили нормальной полноценной жизнью, были специалистами в своем деле… Теперь они – убийцы. Некоторые убивали мужчин, женщин и детей. Убивали чужих и своих, кровных. Описание их жутких деяний леденит кровь. Но их уже осудил суд. Они теперь судят себя сами…
Строгий режим – это не просто точно установленный распорядок жизни, но – неукоснительно выполняемый, не допускающий никаких отклонений, никаких снисхождений и послаблений, суровый. Охранники и администрация присягают выполнять положенные по уставу инструкции относительно строгого режима заключенных – ведь наказание есть наказание: заключенные осуждены справедливо, потому достойное по своим делам приняли…
Это наказание изнурительно однообразное: надо переживать изо дня в день; переживать каждый час ужасающего бытия, граничащего с небытием. Наказание справедливо, однако оно держит пожизненно заключенного на грани (подчас за гранью) переносимого…
Вот одно из свидетельств этому – рефлексивная запись пожизненно заключенного на переживание ситуации наказания строгим режимом. Пишет Андрей Смехов – он хочет, чтобы знали его имя:
“Подъем!” Команда незримой пружиной выбросила тело из уюта нагретой постели, и камеру залил свет дневного освещения, сменив тусклое мерцание ночника. Пришел еще один день на участок пожизненного содержания, вползая в помещения камер серым призрачным светом раннего холодного рассвета.
Еще одна очередная команда доносится из-за двери, и под бодрящую музыку, льющуюся из радиоточки, началась физическая зарядка. Выполняя комплекс упражнений, заученных и доведенных день за днем до автоматизма, невольно погружаюсь в свои мысли, глядя на квадрат медленно светлеющего окна, украшенного мелкими квадратиками решетки. Вот и март, уже седьмое число, а казалось бы, что еще вчера на дворе стояли январские холода, наводя причудливые узоры на стеклах и уныние на душе. Ну что же – день начался, и его нужно как-то жить, впереди шестнадцать часов, распределенных по минутам на графы мероприятий в распорядок дня. Охо-хо, жизнь-жестянка.
“Закончили зарядку, наводим порядок в камерах!” Звук этой команды вибрирующим резонансом обрывает тонкую нить мысли, и я вспоминаю, что сегодня моя очередь дежурить по камере и пора заняться ее санитарным состоянием. Не совсем приятно получить замечание из-за такого пустяка, как пыль. Занимаясь уборкой, невольно возвращаюсь к своим невеселым думкам и ловлю себя на том, что автоматически подсчитываю дни, которые нужно прожить до конца месяца. Горько улыбаюсь сам себе с иронией – завершение одного и начало другого месяца ровным счетом ничего не значит для осужденных на пожизненный срок, и осознание этого только увеличивает тяжесть, лежащую на душе, усугубляет страдание. Отгоняю от себя эти мысли, стараюсь думать о недавно прочитанной книге и даже увлекаюсь анализом сюжета, когда до слуха доносится очередная команда: “Закончили уборку, приготовились к завтраку”.
Благодарю сокамерников за помощь при наведении порядка, ставлю чашки и кружки на решетку двери и встаю в шеренгу с товарищами по несчастью. Открывается дверь, докладываю о наличии осужденных в камере и свои данные. Здороваемся с младшим инспектором, получаем завтрак…
Одним словом – все как обычно, все как всегда, все так же, как бывает ежедневно. Время до проверки пролетает сегодня за разговором на удивление быстро. Из коридора слышится, что пришла новая смена инспекторов, доносится хлопанье дверей, доклады дежурных, стук металла по металлу – это технический осмотр камер, тоже ежедневный, обычный ритуал при приеме смены. Выходим из камеры и встаем у стены.
– Вопросы? – Голоса инспекторов звучат сухо. Отвечаю, что вопросов нет и оборудование камеры находится в исправном состоянии – ни одного лишнего слова, и складывается такое впечатление, что диалог проходил между двумя хорошо отрегулированными автоматами, ледяной волной смывая то короткое просветление на душе, которое появилось в ходе беседы перед проверкой. Безысходность вновь нависает надо мной дамокловым мечом и кажется, что аура печали и даже какого-то отчаяния сгущается вокруг меня до плотности осязания.
Восемь часов десять минут утра. Строго по распорядку выходим на полуторачасовую прогулку, чтобы сменить на короткое время постылую серость камерных стен на серую однообразность прогулочного дворика. Серое пасмурное небо нависает над нами.
Закуриваем, обмениваясь несколькими словами насчет погоды, и начинаем бесконечный путь от стены до стены, измеряя шагами расстояние, время, тягучее молчание, уйдя в самих себя, в свои мысли и иллюзорные мечты. <…>
После прогулки обычный медицинский обход, обед, обход администрации, прием по личным вопросам – все строго регламентировано, всему отведено свое время. Тут не услышишь грубого окрика или брани, что вроде должно радовать, но, проводя в этих стенах день за днем, начинаешь понимать, что именно отсутствие обычного общения, отсутствие возможности просто поговорить или даже услышать неуставное выражение от кого-нибудь из людей вольных, посторонних и делает отбывание тяжелым. Однообразие и монотонность порождает пустоту, которая насыщена свинцовой тяжестью безысходности. Отчаяние? Да, оно закрадывается в душу и с ним приходится бороться, чтобы не впасть в безразличие и не стать растением. Конечно, слабенький лучик надежды, книги и радио дают моральную поддержку, но иногда начинает казаться, что все это, ненастоящее, выдуманное, может быть реальностью.
Прошел еще один день. По команде готовимся к отбою, и через пять минут, ровно в двадцать два часа, мы ляжем в свои жесткие, кажущиеся уютными постели, которые до утра укроют нас в мире грез от холодной и горькой реальности. До утра мы сможем жить нормальной жизнью, улыбаться, радоваться, любить и иметь свободу. Но утро всех нас вернет на свои берега, чтобы слушать, как плещется, унося вдаль, поток настоящей жизни, оставив нас, как выброшенную рыбу, задыхаться на мокром холодном песке”.
по материалам В.Мухиной